 |
Зима пришла со своими законами и правилами, заметно охладив не только Природу, но и живых существ-тубиков, сновавших по территории туберкулезной больницы. Эти существа-тубики в заурядной цивильной одежде периодически выходили за железные ворота и очень часто растворялись среди обыкновенных гражданских лиц. В обычном понимании они все-таки были людьми, но людьми особыми – тубиками, от которых многие постоянно шарахаются, даже боясь мимолетной встречи. Сама больница вплотную прилегала к небольшой деревне, в которой проживали обыкновенные люди, не болеющие этой проклятой болезнью. И поэтому, растворяясь среди них, существа-тубики как по мановению волшебной палочки превращались в заурядных сельских жителей, вступали с ними контакты, зачастую носившие характер отнюдь не платонический. За определенную плату тубики выбрасывали из сараев залежавшийся навоз, кололи дрова, кормили скот. Словом, они работали, в силу своих психофизических возможностей. Но возможности эти были небольшие – вырывавшийся откуда-то из глубин жалкой плоти сухой кашель все-таки мешал выполнять работу длительно. Но существа-тубики не унывали – приняв для крепости духа горячительной смеси, которую любезно выставляли одряхлевшие деревенские старики, они хоть и очень медленно, но все-таки что-то делали, помогая тем по хозяйству. А иногда какой-нибудь из этих несчастных, с довольно неплохими внешними данными, но только очень бледный, исхудалый оставался на ночлег у не совсем старой женщины. Оставался и начинал дарить той небольшие крохи человеческого счастья, именуемого любовью. И женщина вешалась к нему на шею, напрочь позабыв о том, что он – тубик и что, пожалуй, сама может от него заразиться. Но человеческая похоть – штука сильная, а еще сильнее – сладострастие, вытекающее из него и искажающее деятельность серого вещества головного мозга. И женщина очень быстро обольщается этой мимолетной страстью и уже строит планы на будущее с ним. Но зима хоть и тянется долго, но все равно заканчивается, уступив место теплой поре года. И вот тогда-то и начинается основная работа в деревне. Вот тогда-то и надо показать себя в наилучшем виде как мужчина. Но тот почему-то чахнет прямо на глазах и уже не желает оставаться на ночлег в деревне, нисколько не возбуждаясь от женского страстного взгляда. Он все больше и больше остается на ночлег в больнице и даже начинает регулярно пить лекарства. Но румянца на лице нет, а на нем постоянно прослеживается пугающая худоба и бледность. Но все равно, чуть окрепнув, тубик возвращается к своей любимой и уже со сжатыми зубами начинает сеять – если дело происходит весною, или убирать осенью выросший урожай. Жизнь ведь продолжается. А иногда можно наблюдать такую картину, когда тубик, выполняя какую-то физическую работу, неожиданно останавливается, бросая на землю то, что находилось в руках. Лицо его мгновенно мертвеет, в глазах появляется опустошенность, а изо рта начинает хлестать алая, дышащая пузырьками кровь. И тубик падает на землю, как-то нелепо взмахивая руками, обнимая ту и уже не желая от нее отрываться. Он погибает здесь же, на окропленной земле, удерживая мученическую улыбку на бледном, как у Смерти, лице. Большого ЧП здесь нет – в больнице тубики погибают довольно часто и поэтому смерть на стороне нисколько не омрачает показатели работы огромного больничного организма. Но сейчас на дворе стоит зима и поэтому работы в деревне пока еще нет и тубики, у кого еще сохранены силенки и кто очень сильно нуждается в спиртном возлиянии, поочередно, или скопом минуют железные ворота и довольные что их не остановили, растворяются в деревенской глуши. И уже ближе к вечеру, торопясь к официальному отбою, они возвращаются по своим палатам, с хмельным блеском в лихорадящих глазах. Вот теперь-то можно и принять уже приготовленные для них лекарства и узнать больничные новости от оставшихся в палате жильцов. Теперь-то можно и передохнуть, устало откинувшись в постели.
Все можно сделать теперь.
Главное успеть перешагнуть пресловутое КПП и, не мешкая войти в свою палату. Но если позволяет состояние, то можно на ночлег и не приходить, а явиться туда назавтра, вместе с первыми проблесками зарождающегося дня. Главное, чтобы оставшиеся в палате тубики не донесли на них, а упорно доказывали интересующемуся лицу, что они якобы в настоящее время стоят перед окном здания и дышут целебным воздухом. Словом, вся надежда на оставшихся в палате тубиков.
Но особо здесь никто не спрашивает, так как персонал заходить в вечернее время в палаты отказывается наотрез, или заходит туда в случае крайней нужды. И тубики продолжают жить больше своею жизнью, нежели жизнью навязанной сердобольным государством. Но по территории больницы прогуливаются не только тубики, у которых посиневшие губы и огромные мешки под блестящими глазами. Там прогуливаются тубики с довольно приятной внешностью и красивыми, но очень бледными лицами. Их глаза очень грустны и в них всегда читается огромное страдание. В этих глазах увидишь столько тоски, боли и отчаяния, что очень часто цепенеешь на месте и начинаешь смотреть вверх, в надежде узреть Создателя и поплакаться перед НИМ. Но ТОТ всегда занимается обустройством мира и на такие мелочи внимания не обращает. У ТОГО есть дела поважнее. Но эти глаза смотрят по сторонам и при встрече с взглядом случайного прохожего всегда вздрагивают, расширяются в размерах, а после замирают, приобретая свои прежние формы. Эти тубики с красивыми ликами постоянно решают в ошеломленной голове страшную загадку жизни: как так случилось, что они оказались здесь, в туберкулезной больнице? Как так случилось, что они, такие красивые, привлекательные проведут здесь много месяцев жизни, без твердой уверенности в том, что уйдут отсюда абсолютно здоровыми и сильными. Но иногда ошеломленный взгляд случайного человека, чаще прибывшего сюда с целью визита вежливости неожиданно вздрагивает и каменеет, видя перед собой малорослых детей-тубиков. И в голове сразу же возникает резонный вопрос к Господу Богу: Как ОН допустил такое?! Как ОН допустил, чтобы такие юные души безвинно страдали? Чтобы такие души плакали, стенали, боясь своим внутренним состоянием причинить вред совершенно здоровому человеку. Дети-тубики тоже хорошо понимают, что могут послужить причиной болезни кого-нибудь другого, может быть даже очень близкого им человека. Но время идет, многих тубиков с красивыми ликами выписывают из больницы, а на смену им прибывают другие, такие же милые, но очень бледные и перепуганные. Они со страхом поднимаются на значимый для них этаж, боясь дотронуться рукой до окрашенной стены, на которой, по их мнению, приклеились ненавистные палочки Коха. Они поднимаются на этаж, обливаясь липким холодным потом, все еще лелея надежду переметнуться в ту, уже далекую, но очень родную и трогательную жизнь. В угрюмом коридоре пахнет формалином, хлоркой и персонал с марлевыми повязками на лицах больше молчит, подозрительно суетится и не выражает никакого радушия при их появлении.
– И вы к нам? – все-таки спросит кто-то из них и бесцеремонно возьмет из дрожавших рук направление для стационарного лечения, – так вам надо в другую палату…она совсем рядом. Там хорошо, идите и располагайтесь.
И новоприбывший тубик с красивым ликом, потупив взор, на ватных ногах отыскивает нужную ему палату, раскрывает ее и снова вздрагивает, видя перед собою настоящего выходца с того света – истощенное, белое, без всякой жизненной энергии на лице существо, чем-то напоминающее обыкновенного человека в обыкновенном обществе. И только глаза грустные и одновременно веселые фамильярно вздрагивают и начинают светиться миролюбивым огнем, как бы заявляя, что он действительно человек и что попал сюда совершенно случайно. Но рядом с выходцем с того света пришелец видит другую тень – более зловещую и хмурую, с витиеватыми наколками на кахексической груди. Эта тень-существо тоже обнажает в улыбке рот, демонстрирует пришельцу прокуренные зубы, или их остатки. И пришелец внезапно озаряется, начиная понимать зловещий философский смысл жизни. Он начинает понимать, что сам становится таким же, или одним из них и что ему прямо сейчас надо определяться с выбором стороны.
|
