 |
В деревне он появился несколько месяцев назад в изодранной, неопределенного цвета рубахе почти до самых колен, чем-то напоминающей поповский подрясник, и с огромным посохом в руках. И конечно, благодаря этому посоху и странному одеянию, составляющему единое целое с хмурым бородатым лицом, его сразу же отнесли к людям духовного сословия. Так, во всяком случае, утверждал местный бригадир Афанасий Юргин, припоминая свою первую встречу с ним. Он-то первый и приметил, что незнакомец почти постоянно молчит, а уж если что и говорит, то обязательно упоминает Господа. Да и речь какая-то особая, резко отличающаяся от деревенской: уверенно-назидательная и пробирающая все естество. Несомненно, странник имеет отношение к поповской братии или, во всяком случае, вращался возле нее. От роду ему было примерно лет пятьдесят, но выглядел он гораздо старше из-за густой седой бороды, в которой кое-где еще проглядывали и черные космы. Он периодически поглаживал ее правой рукой и смотрел куда-то мимо собеседника, будто и вовсе не замечал его присутствия. Серые проницательные глаза, волевой квадратный подбородок, слегка приплюснутый нос говорили о том, что этот человек если не аскет, то, во всяком случае, хлебнул на своем веку немало горя. Но иногда он все же улыбался своим чувственным ртом, и все видели, что у него очень приятная, даже обаятельная улыбка и не такие уж холодные глаза. Странник случайно попросился на ночлег к одинокой женщине Полине Кулешовой да так и остался там на положении примака. Звали его Николаем Ивановичем, и даже Полина, может, разве только на людях, но постоянно обращалась к нему по имени-отчеству или просто по отчеству — Иванович. Очень скоро он сбросил с себя изодранный подрясник, облачился в одежду покойного мужика Полины и почти сразу же преобразился и стал чем-то похож на обыкновенного деревенского человека. Вот только борода — она-то и настораживала многих. В деревне принято, чтобы мужчины всегда чисто брились. А Николай Иванович — нет, ни в какую! Он так и остался с седой косматой бородой. Но это, в конце концов, его личное дело… Главное, чтобы человек был хороший и не позорил свою мужскую сущность.
Но, кажется, не позорил, потому что вдова Полина очень быстро расцвела прямо на глазах. Ее бледное лицо покрылось приятным румянцем, расправилось и приобрело выражение, какое бывает у человека, довольного не только собой, но и жизнью вообще. Полина Кулешова работала на ферме обыкновенной дояркой, но теперь она даже на работу стала приходить в нарядном платье, всегда надушенная едкими дешевыми духами. Бабы посмеивались, злословили за ее спиной и частенько допытывались:
— Наверное, мужик он все-таки стоящий, а, Полина? Вся светишься после ночи! Неужто совсем спать не дает? Не чета нашим кобелям: нажрутся самогонки и храпят себе на печи, а тебе вон какое счастье в дом привалило! Твой бывший помер от водки… Царство ему Небесное… а этот с лихвой все компенсирует, — и заливались добрым смехом.
Сорокалетняя Полина не обижалась на такие реплики, только улыбалась загадочно.
— Отучите и вы своих от водки, тогда и они вас будут боготворить, — небрежно бросала она в ответ и отводила глаза в сторону.
— Да где их отучишь! Хорошо, хоть домой приходят.
А Николай Иванович стал основательно вживаться в роль деревенского человека: стал что-то мастерить возле дома, прибивать, короче, приводить в порядок свое новое жилище, которое требовало настоящего ремонта. Однако все равно вел он себя странно: больше отмалчивался и… совершенно не хотел идти на работу в колхоз. Что только не делал для этого бригадир Афанасий: уговаривал, объяснял преимущества коллективного хозяйства и даже угрожал милицией — дескать, очень легко можно получить срок за тунеядство.
Но Николай Иванович остался непоколебим. Поднимался он всегда вместе с петухами, долго молился, а затем шел во двор управляться по хозяйству.
Полина тоже какое-то время пыталась уговорить его идти в колхоз, но потом оставила эту пустую затею, поняв, что тот останется при своем. Но однажды он как-то невзначай сказал ей, что бригадир Афанасий очень скоро уйдет в лучший из миров, не дожив до своего тридцатилетия. Сказал об этом как-то между прочим, будто речь шла о чем-то заурядном и простом.
— Ты что… — вытаращила на него испуганные глаза женщина, — ты что говоришь?!
Тот глубоко вздохнул и перекрестился, продолжая взирать на Полину своим задумчивым взглядом.
— Это решает Господь, а не мы, люди. Он так определил, а я лишь увидел знак, посылаемый Создателем.
Оцепеневшая Полина опустошенно рухнула на стул, обхватив голову руками. Она какое-то время молча сидела в таком положении, затем оторвала глаза от пола и подняла их на сожителя.
— Ты, Николай… это всерьез? — уголки ее рта дрогнули, а в глазах застыл ужас — широко их раскрыв, она взирала на него, пытаясь разгадать смысл услышанного. — Ты, наверное, шутишь?
Николай Иванович осенил себя крестным знамением.
— Все в руках Господа, Полина, — он подошел к ней и положил на ее дрожащее плечо свою тяжелую руку. — Успокойся, я тут ни при чем. Это десница Божья.
И только тут Полина почувствовала, что его рука не просто горячая, а буквально обжигает своим теплом. Она подсознательно вздрогнула и отпрянула.
— Но откуда, откуда ты все это знаешь?!
Суровое лицо Николая Ивановича оживилось. Он погладил бороду и пристально посмотрел на свои руки.
— Если Господь кому-то что-то недодал, то Он обязательно это компенсирует, — глубоко вздохнул и снова положил руку, теперь уже на голову женщины.
Рука продолжала оставаться очень теплой, правда, не такой горячей. Полина сразу это отметила и еще успела подумать, что от сожителя действительно исходит Божественная сила.
— Не поняла?
Он кисло улыбнулся и спокойно пояснил.
— Я иногда знаю о том, о чем другие даже не могут и мыслить. Мне Создатель дал эту силу. Но ты об этом пока никому не говори, — он снял с ее головы руку и погладил свою бороду. — Не надо, чтобы люди преждевременно волновалась.
— И когда это произойдет? — она вновь похолодела от поставленного вопроса и почувствовала неприятную тошноту.
— Скоро, очень скоро. Я сказал тебе об этом, потому что сожительствую с тобой, — Николай Иванович взял табурет и присел рядом. — Хотя, кажется, этого не следовало делать.
— Но как… у него же маленькие дети… — Полина подхватилась с места и стала нервно бегать из угла в угол. — Мне просто страшно от такого сообщения, — она сделала многозначительную паузу и бросила на Николая Ивановича вопросительный взгляд: — А разве ничего нельзя изменить?
Он отрицательно покачал головой:
— Все в руках Создателя… все.
— Но предупредить его об опасности, поберечь в тот день, если ты знаешь об этом?
Сожитель посуровел, сдвинув брови к переносице.
— Тяжела десница Божья, — он перекрестился и горько улыбнулся. — Я только могу предвидеть, но не предотвратить.
Женщина подошла к окну и стала пристально всматриваться в зимний вечер. Яркий солнечный шар уже почти спрятался за верхушками близлежащего леса, посылая на землю вместо тепла ледяной холод. Почему-то в это мгновение Полине захотелось тепла. Она поежилась, все еще переваривая сказанное Николаем Ивановичем.
— Мороз на ночь будет большой, — с трудом выдавили она, — не люблю я все же холод. Летом приятнее.
— У Господа нет плохой погоды. Зима тоже по-своему прекрасна. Сейчас я затоплю плиту, и это напомнит тебе о лете, — на его бородатом лице появилась улыбка, которая не избавила Полину от ее тяжелых мыслей.
|